г. Чаплыгин, площадь Октябрьской Революции

Информацию о своем доме предоставила его нынешняя владелица Ермакова Ирина Валерьевна.
В этом доме жил Азанчевский Никита Николаевич долгое время работавшим корректором местной газеты.

АЗАНЧЕВСКИЙ И ЛЕВ ТОЛСТОЙ

Никита Николаевич родился в селе Колычево Раненбургского уезда Рязанской губернии в 1902 году в семье титулярного советника Николая Николаевича Азанчевского-Азанчеева.
Когда маленький Никита только начал понимать всё вокруг, с ним произошло событие, оставившее отпечаток на всей его последующей жизни- он встретился взглядом со Львом Толстым.
Вот как он рассказал эту историю:
«…когда Лев Толстой уже лежал больной в Астапово, то к нему засобиралась Софья, его жена. Не секрет, что сбежал он из дома, после ссоры с ней и, конечно, она не очень комфортно себя чувствовала, понимая, что именно её вина в этом. И боялась показаться ему на глаза, боялась, что он её отвергнет, выгонит. И вот что она придумала- взяла с собой мою маму, с которой была хорошо знакома, а мама взяла с собой меня. Она приехала к нам в усадьбу, от которой было недалеко до Астапово, и они с мамой проговорили весь вечер. Наутро мы уже ехали туда. Говорят, что Софья была с детьми, я их не видел и не помню, помню, что как только мы зашли в этот домик смотрителя и нам открыли двери в комнату, где лежал Лев Толстой, мы остались стоять у дверей, а Софья прошла к его кровати и стала что-то горячо говорить. Она то стояла у изголовья кровати, то принималась ходить по комнате, размахивая руками, под конец я запомнил её сидевшей в кресле.
Не сохранилось в памяти, что она говорила, у меня лишь остались ощущения от встречи с взглядом Льва Толстого, необыкновенно тяжёлым, буквально пригвоздившим меня к полу. Я полностью потерял ощущение времени и пространства и, как бы растворился в его глазах. Всё время, пока Софья говорила, Лев Николаевич молчал и даже не глянул в её сторону. Он смотрел только на меня, казалось, он хотел передать мне всё, что накопилось в нём за всю его жизнь, свою боль, раскаяние за свою гордыню, понимание того, что всё это уже необратимо. Очнулся я только тогда, когда мама поклонилась ему и буквально вытащила меня из домика, причём, даже когда меня тащили, я чувствовал его взгляд в спину. Для меня, восьмилетнего ребёнка это было первым испытанием. Когда мы вернулись домой, я почувствовал настоящее опустошение…»
Сейчас, к слову, нет и села такого, усадьбу их экспроприировали сразу после известных событий начала XX века, а Никита с матерью Ольгой Ивановной в 1919 году переехали в Раненбург. Некоторое время молодой Азанчевский служил в РККА при штабе переводчиком, но, как он выразился, «постоянные попрёки происхождением» привели его обратно в наш город.

АЗАНЧЕВСКИЙ И ГЕРМАНЦЫ
Когда он, зарабатывал на хлеб насущный разнорабочим, ему пришлось поработать переводчиком. Выглядело это так в его воспоминаниях:
«… в 1932 году, когда мостили мы улицу Большую (ныне ул.Крупской) булыжником, подбегает ко мне мальчишка и говорит:
— Никита Николаевич, Вас к себе ГПУшник вызывает срочно!
Ну, что, бросил работу прихожу в милицию, а там он сидит, и не здороваясь, отдаёт приказ:
— в Казинках (окраина современного Чаплыгина) приземлился самолёт с германцами, они в Липецке учатся, будешь у меня переводчиком, понял?
— Ну, а чего уж тут не понять-то, конечно, буду.
Поехали мы в Казинки на автомобиле этого ГПУшника. Приезжаем, самолёт стоит, а возле него на траве возлегают два лётчика в комбинезонах.
Мы разговорились, один из них представился герром Герингом, второй, повыше — герром Блюме, если не ошибаюсь. Они попросили сообщить об их аварии в Липецкую лётную школу и выразили готовность поселиться в гостинице, куда мы их и отвезли. Гостиница в то время имела два этажа, а крыльцо было там же, где и сейчас.
Мы договорились, что на следующий день я подойду к этому крыльцу ровно в 8.00 утра.
С детства приученный к пунктуальности, я, конечно же не опоздал и увидел вот такую сцену: открывается дверь гостиницы и оттуда строевым шагом выходит этот длинный — Блюме, держа перед собой карманные часы.
— Здравствуйте Никита Николаевич!
— Здравствуйте герр Блюме!
— Скажите, у Вас здесь не водятся скорпионы?
— Да нет, что Вы!
— А что же за насекомое нас кусало с герром Герингом всю ночь, это не опасно?
И показывает бегающего под стеклом часов клопа поистине гигантских размеров.
— Да нет, это клоп-с, это не опасно, но неприятно.
— А что же мне с ним делать?
— Да выкиньте его вон!
Блюме открыл стекло часов и выкинул оттуда клопа.
Я раздавил его носком сапога.
Вот и пролилась немецкая кровь на улицах русского города, шутя сказал он, рассматривая пятно на тротуаре.
Позже я сказал о клопе ГПУшнику, и по его приказу их комнату обработали керосином, которым от германцев потом постоянно пахло.
Ближе к обеду прилетел другой самолёт, побольше, и с ним два механика. Механики ремонтировали самолёт два дня, потом ещё день пробовали заводить двигатель и, к концу третьего дня заявили, что всё готово. За это время Никита Николаевич успел познакомить немецких товарищей со своими друзьями и подругами. Знакомство, надо полагать, сопровождалось непрерывной дегустацией немецкой пищи и французского коньяку.
ГПУшник благоразумно выдерживал дистанцию, коньяк не пил, держал руку у кобуры и был всё время настороже.
Когда настало время германцам отправляться в Липецк, слегка загрузившись коньяком и исполненный уважения к Азанчевскому, герр Геринг предложил Никите Николаевичу совершить вояж над городом.
— Вы, господин Азанчевский, будете потрясены, до чего красив Ваш город сверху!
— Для меня большая честь, господин Геринг, тем более, что на самолётах я и отродясь не летал, отвечал Никита Николаевич.
ГПУшник , понимая, что речь идёт о полёте, высказал так же желание «…в целях легальности и безопасности полёта» сопроводить классово — чуждый элемент в полёте над Раненбургом.
Мы умостились на полу, голова к голове у этого люка, причём ГПУшник лёг ближе к кабине лётчиков, к ним ногами, а я ближе к хвосту, головой к кабине. Вот самолёт затрясся и загудел, под нами побежала земля, потом, вдруг, как-то стало спокойно и двигатель самолёта стал работать тише и я понял, что мы летим. Зрелище действительно было необыкновенно красивым, мы сделали несколько кругов над Троицким собором и полетели дальше, на запад. Город уплывал под нами, вот мы пролетели Вознесенскую церковь, а вот и Жабинский храм видно. «Куда мы летим?», прокричал ГПУшник, перекрывая шум ветра в люке. «Да на запад, решили мы с германцами податься в Германию», прокричал я в ответ, думая, что шутка будет правильно понята.
Но я ошибался, страж порядка привстал, попятился, выхватил из кобуры револьвер и, открыв фанерную дверцу, стал тыкать оружием в затылок лётчику, крича «сажай машину, гад, сажай машину!» Мне было боязно перескакивать через открытый люк и, пока я догадался его закрыть и добраться до кабины, прошло некоторое время. Я перебирался к кабине через качающийся самолёт, он качался, то ли от того, что лётчик испугался, то ли хотел качкой как-то нейтрализовать воинственного пассажира. Добравшись до своего охранника, я понял, что успокоить его не так-то просто, он почти весь залез в кабину через эту дверцу и меня практически не слышал, мало того, когда я попытался его оттуда вытащить, он стал активно отбрыкиваться. Так мы и приземлились, под дулом револьвера доблестного ГПУшника. Когда оставшиеся на земле германцы подбежали к приземлившемуся самолёту, они увидели презабавную картину, из него по одному с поднятыми руками стали выпрыгивать лётчики и пассажиры, последним выбрался наш ГПУшник и приказал всем лечь на землю.
Потребовалось, наверное, с полчаса, чтобы объяснить ему, что улететь в Германию нереально и это была просто шутка… «Ваши шутки не только острые, но и опасные, особенно на высоте, господин Азанчевский», приблизительно так высказался герр Блюме.
Ну и последним аккордом перед отлётом было фотографирование, стали все на фоне самолётов, сфотографировались, и германцы улетели, оставив в гостеприимном Раненбурге всё, что осталось от ящика французского коньяку, коим долго ещё угощал Никита Николаевич своих друзей и подруг.
Эта история имела и совсем неожиданное продолжение — после Великой Отечественной войны, на которой Никита Николаевич служил в штабе дивизии переводчиком, он уже в конце сороковых был арестован органами МГБ и несколько месяцев провёл на Лубянке. Причиной оказалась найденная где-то в архивах Германии фотография с подписью «г-н Азанчевский«.
Освободили Никиту Николаевича только после показаний того самого ОГПУшника, который ещё долго среди коллег носил позывной «лётчик».